Сегодня - день рождения поэта, эссеиста, драматурга, лауреата Нобелевской премии по литературе Иосифа Бродского (1940-1996).
Бессмертия у смерти не прошу.
Испуганный, возлюбленный и нищий, —
но с каждым днем я прожитым дышу
уверенней и сладостней и чище.
Как широко на набережных мне,
как холодно и ветрено и вечно,
как облака, блестящие в окне,
надломленны, легки и быстротечны.
И осенью и летом не умру,
не всколыхнется зимняя простынка,
взгляни, любовь, как в розовом углу
горит меж мной и жизнью паутинка.
И что-то, как раздавленный паук,
во мне бежит и странно угасает.
Но выдохи мои и взмахи рук
меж временем и мною повисают.
Да. Времени — о собственной судьбе
кричу все громче голосом печальным.
Да. Говорю о времени себе,
но время мне ответствует молчаньем.
Лети в окне и вздрагивай в огне,
слетай, слетай на фитилечек жадный.
Свисти, река! Звони, звони по мне,
мой Петербург, мой колокол пожарный.
Пусть время обо мне молчит.
Пускай легко рыдает ветер резкий
и над моей могилою еврейской
младая жизнь настойчиво кричит.
Иосиф Бродский в Нобелевской лекции 1987 года говорил:
«Человек принимается за сочинение стихотворения по разным соображениям: чтобы завоевать сердце возлюбленной, чтобы выразить свое отношение к окружающей его реальности, будь то пейзаж или государство, чтобы запечатлеть душевное состояние, в котором он в данный момент находится, чтобы оставить – как он думает в эту минуту – след на земле.
Он прибегает к этой форме – к стихотворению – по соображениям, скорей всего, бессознательно – миметическим: черный вертикальный сгусток слов посреди белого листа бумаги, видимо, напоминает человеку о его собственном положении в мире, о пропорции пространства к его телу.
Но независимо от соображений, по которым он берется за перо, и независимо от эффекта, производимого тем, что выходит из-под его пера, на его аудиторию, сколь бы велика или мала она ни была, - немедленное последствие этого предприятия – ощущение вступления в прямой контакт с языком, точнее – ощущение немедленного впадания в зависимость от оного. От всего, что на нем уже высказано, написано, осуществлено.
Зависимость эта – абсолютная, деспотическая, но она же и раскрепощает. Ибо будучи всегда старше, чем писатель, язык обладает еще колоссальной, центробежной энергией, сообщаемой ему его временным потенциалом – т. Е. всем лежащим впереди времени.
Пишущий стихотворение пишет его не потому, что он рассчитывает на посмертную славу, хотя он часто надеется, что стихотворение его переживет, пусть ненадолго. Пишущий стихотворение пишет его потому, что язык ему подсказывает или просто диктует следующую строчку.
Начиная стихотворение, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится. И порой оказывается очень удивлен тем, что получилось, ибо часто получается лучше, чем он предполагал, часто мысль его заходит дальше, чем он рассчитывал. Это и есть тот момент. Когда будущее языка вмешивается в его настоящее».